Главная > Архив выпусков > Выпуск 1 (1996/5757) > Архивы, воспоминания

Алекс ФАЙТЕЛЬСОН

ПОБЕГ ИЗ ФОРТА СМЕРТИ

Главы из книги

 (Продолжение)

Узников ожидает ночной отдых. Отдых, которому никто не радуется. Чему радоваться? Тому, что сегодня, как и вчера, предали огню еще сотни уничтоженных людей?! Совесть не дает нам покоя. Чувство вины преследует беспрерывно: неуже­ли ты виновен в том, что собственными руками обречен пред­авать огню людей, убитых твоими будущими убийцами? Да, ты виновен! Потому что помогаешь убийцам замести следы их преступлений. Не изнурительная работа и не тяжелые поленья, которые ты тащишь на своих истощенных плечах по дороге в форт, сгибают твою спину до земли. Нет! Мысль о том, что ты, в сущности, являешься сообщником немцев, пытающихся скрыть свои ужасающие преступления, ни на минуту не дает тебе покоя...

 Темная ночь опускается на 9-й форт. Узники молча съедают свою пищу. После еды в коридор выходит Михаил Гелбтрунк, собирает свой кружок певцов и начинает вечерний концерт. Михаил бежал из развалин Варшавы, когда она была захвачена нацистами. Он бродил по польским лесам, пока не добрался до литовских берегов Немана. Но радость его длилась недолго: еврейская литовская община оказалась во власти фашистского чудовища. Так мы встретились в рядах борцов Каунасского гетто. Вместе шли к партизанам в Августовские леса, вместе попали в руки гестапо и затем в 9-й форт. Днем он, скованный цепями, работает «на поле боя», полный гнева, ненависти и отчаяния. А вечером находит в своей душе силы утешать словом и песней товарищей по страшной судьбе. Каждый вечер собираются узники возле дымящей печи, что напротив женской камеры, и до закрытия камер слушают песни, которые поют Михаил, Иван Василенко и Анатолий Роговец. Песни боли и надежды, исходящие из глубины сердца, проникают в коридоры форта, в души узников, вызывают воспоминания о теплом доме, о семье, об обычной жизни...

Суббота, 4 декабря. Сегодня привозят картошку на кухни форта. Два грузовика, покрытые брезентом, заезжают в малый двор, и двое пленных разгружают картошку. Узники пришли с "поля боя". Снял с них кандалы и вернулся в кузню. Через ми­нуту врывается Пиловник и говорит, что ребята готовы разо­рвать меня на части, они требуют: срочно бежать! Готовы на любой отчаянный поступок, только бы не начинать новый день на «поле боя». Понимаю, что ситуация критическая и говорю Тувье: «Сегодня атакуем! Собери других ребят и вместе занеси­те в камеру железяки со двора. А я постараюсь задержать один из грузовиков и приду в камеру. Заставим остальных уйти с нами после того, как разоружим охранников». Тувье уходит. Незаметно устраиваю поломку в грузовике и возвращаюсь в кузню. Через некоторое время шофер зовет меня и просит про­верить, почему машина не заводится. Я говорю, что в темноте не могу найти поломку. Предлагаю ему вернуться в город на втором грузовике, а утром я починю машину. Он уезжает с ох­ранниками, а я возвращаюсь в камеру. Мы обсуждаем подроб­ности нападения на охрану. Это поручено мне, Берке Гемпелю, Шимке Эйдельсону и Моше Левину.

Все готово. Ликвидировав двух часовых, двое узников должны переодеться в их одежды, взять оружие и ключ от сторожевой комнаты. Два человека должны ворваться в сторожевую комнату, где сидит дежурный, а два других - в комнату, где спят еще двое охранников. Эти две комнаты отделены коридором, и находящиеся в них не могут нас заметить. Внезапность и стремительность операции должна обеспечить ее успех. В ком­нате дежурного - четырнадцать винтовок, а в комнате охранни­ков - пулемет. Захватив оружие, мы должны сообщить всем пленным о побеге, вооружить их и продолжить операцию: ликвидировать внешнюю охрану - одного часового возле костра и второго - за амбаром, возле дороги. После этого - окружить столовую, где, как предполагалось, находятся еще четверо нем­цев. Это все. На грузовике, который я успел починить, а также на прицепе, стоящем во дворе, могут разместиться все шестьде­сят четыре узника форта и уехать в сторону Рудницкой Пущи.

Когда все уже было готово, пришел Пиловник и сказал, что Сашка поймал его со слезами на глазах и попросил встречи со мной. Он ждал меня в кузне вместе с Романом. Сашка ска­зал, что знает о наших планах. И готов их поддержать, но при условии, что мы не станем нападать на охрану. Он предлагает другой план побега: над уборной есть тоннель, где хранится старая немецкая униформа. В конце тоннеля - железная дверь. Если сделать под ней подкоп, можно выйти из здания. Затем - перебежать дорогу, ведущую к «полю боя». Его план мне не понравился, я пытался доказать ему, что без оружия мы далеко не уйдем. Но по Сашкиному тону понял, что у меня нет выбо­ра: военнопленные не позволят разоружить охрану. Чтобы вы­играть время для размышлений, я был вынужден согласиться на его план...

Ночью долго не мог заснуть: как Сашка узнал о наших на­мерениях? Неужели следил за каждым шагом? Или кто-то из наших передает ему информацию? Может быть, и немцам что-то известно? Неужели я потерпел сегодня поражение? В глуби­не души все же надеялся вернуться к своему плану разоруже­ния охраны. Ясно одно: нужно изменить подход к делу, пере­стать говорить о побеге. Нужно создать у немцев впечатление, что мы своим положением довольны и ничего не замышляем. Теперь все камеры снова связаны, и мы еще разыграем такой спектакль, о котором немцы долго будут вспоминать!

Вечером был создан новый комитет по подготовке к побе­гу: я, Александр Подольский (Сашка) и кузнец Роман Шахов.На следующее утро каждому из узников было сказано: больше о побеге не говорим!

Воскресенье, 5 декабря. Пошли с Сашкой обследовать место, откуда, по его мнению, сможем убежать. Вход в тоннель закрыт дверью с простым висячим замком. Убедившись, что никого нет, Сашка открывает замок ключом. Слабая лампочка тускло освещает длинный тоннель, в конце которого - мешки со старой германской формой. Сдвигаем их в сторону и освобождаем проход к широкой железной двери, закрывающей выход из тоннеля. Чтобы сделать подкоп под порогом двери, нужно взорвать бетон, в котором порог закреплен. Когда мы выходим, Сашка отдает мне ключ. Несу из кузни молоток и зубило. Прошу Гелбтрунка, который остался по болезни, постоять на страже у окна восьмой камеры на втором этаже, откуда хорошо виден выход на большой двор. Если кто-то из немцев войдет в здание, он меня предупредит.

Удар, еще удар. Вырубаю в бетоне площадку около двадца­ти квадратных сантиметров и пытаюсь проникнуть под дверной порог. Он сделан из широкого железного слитка, мешающего добраться до нижней части. Тут у меня возникает подозрение: не вырубаю ли я проход на первый этаж, в уборную? Измеряю шагами длину тоннеля, спускаюсь в уборную и проделываю то же самое. Так и есть! Если продолжу работу, открою потолок в уборной. Позвал Шахова и Подольского, еще раз проверили и пришли к выводу, что план подкопа под порогом двери бессмыслен. Шахов шутя предлагает просверлить форточку в железной двери. Сашка смеется, они отвергают эту идею. Но что еще нам остается?

Ждать? Ждать очереди на костер?! Я говорю им, что мы высверлим отверстие в двери. Они переглядываются, желают мне удачи и уходят. В кузне была ручная дрель с тремя сломан­ными сверлами. Взяв ее, я вернулся в тоннель и принялся сверлить дверь. Михаил стоит на страже. Сверлить тяжело. Же­лезная дверь - толщиной в шесть миллиметров, а диаметр сверл - около трех. Чтобы сделать отверстие, через которое можно будет проползти, надо просверлить не меньше 350 ды­рок. Меня волнует, не слышен ли шум сверла по другую сторону двери. Правда, толщина стен порядка полутора метров, но мне неизвестно, что находится по ту сторону двери. Время от времени прекращаю сверление и прислушиваюсь. Тишина. Уже просверлил три дырки. Вдруг прибегает Михаил: «Алтер, тебя зовут!» Бегу, затаив дыхание... Ложный страх: просто потребо­валось отогнать грузовик. Так я сверлил несколько дней, но сумел просверлить лишь 12 отверстий: автомеханика вызывают по нескольку раз в день, каждый раз я вынужден прекращать сверление, успевая только замазать дырки глиной и прикрыть дверь мешками. А если водитель заподозрит что-то и пойдет меня искать: где я, чем занимаюсь в здании в то время, когда должен находиться в кузне? Тогда провал неминуем...

Вечером объяснил ребятам из нашей камеры ситуацию. Тот, кто разбирается в слесарном деле, должен продолжить ра­боту. Выбираем Пиню Кракиновского: он - сын слесаря, к тому же учился в ОРТе (Организации ремесленного труда). После возвращения с «поля боя» и до закрытия камер есть про­межуток около двух часов. В это время Пиня сверлил железную дверь. Я приносил спрятанную под одеждой ручную дрель, за­водил Пиню в тоннель и выходил, закрыв за собой дверь. Рабо­та движется очень медленно, и мы опасаемся, что сжигание трупов закончится раньше, чем будет готово отверстие. Я ре­шил выбрать двоих людей на подмогу Пине. Но чтобы оставить двоих здоровых парней в форту, нужно вначале «сделать» их больными, а двух других, действительно больных, отправить на «поле боя». С большим трудом, преодолев сопротивление боль­ных, все же это удалось сделать.

Когда все ушли, я отвел парней в тоннель. Показал им, как и что надо делать, закрыл на замок и ушел, предупредив: если услышат песню «Широка страна моя родная», немедленно должны прекратить работу. Песню должен был запеть, если увидит посторонних, Яшка-«танкист», который убирал коридор и камеры. Сегодня, когда я пишу свои воспоминания, должен признаться: это была только уловка, чтобы успокоить ребят. На самом деле они ничего не могли услышать: стены были на­столько толстыми, что поглощали все звуки. Каждый день брал я из кузни инструменты, прятал в карманах брюк, прикрывал курткой, перебегал двор, заходил в камеру, брал парней и уво­дил их в тоннель. Перед возвращением узников с «поля боя» приходил в тоннель, снова прятал инструменты, замазывал вы­сверленные отверстия, укрывал дверь мешками и выводил ре­бят из тоннеля через второй этаж. Затем усаживался у входа в здание с ящиком инструментов и принимался расковывать кан­далы узников.

Три сверла сломались. Ищу во всех углах двора какую-ни­будь замену. Наконец нахожу на помойке несколько пружин от матраца и приношу их в кузню. Вместе с Романом превращаем их в нечто похожее на ложечки, точим и закаляем на огне. Они прекрасно заменяют сломанные сверла. Работа в тоннеле дви­жется быстро, но время создает новые проблемы. Неожиданно полицмейстер произносит перед нами речь: «Распространяют сплетни, что в конце работы вас всех расстреляют. Этого не произойдет. После того, как закончите здесь, перейдете в другое место. Есть еще много работы, и гестапо относится к вам хорошо». Его речь меня насторожила: следовательно, кто-то поставляет гестапо сведения о наших разговорах. Еще раз предупреждаю товарищей: не проявлять сомнений в «добрых» намерениях гестапо. Роман и Сашка берутся поговорить с уз­никами других камер.

Суббота, 11 декабря. В качестве демонстрации хорошего отношения к узникам гестапо приказало ежедневно в 12 часов дня поставлять на «поле боя» кофе и хлеб, смазанный искус­ственным медом. Я и Шахов несем тяжелый бидон с кофе, корзинки с хлебом и в сопровождении гестаповца с автоматом направляемся к костру на «поле боя». Этот день ничем не отличается от остальных: хмурое, затянутое тучами небо, ветер стегает по лицу всплесками мелкого дождя, капли стекают, проникают под одежду, вызывая дрожь, озноб. Мы идем медленно, Мелкими шагами, с трудом вытаскивая деревянные башмаки из болотистой почвы. Но нам не очень далеко идти: костер с горящими трупами - рядом со сторожевой деревянной вышкой. Возле вышки валяются дрова и балки. Люди уже сидят на них, поджидая нас. Бутерброды розданы, кофе разлито по жестян­кам. Все это - возле горящих трупов. Один из узников случай­но роняет бутерброд на пепел возле костра, поднимает хлеб, безуспешно пытаясь сдуть пепел, глядит на меня так, словно просит прощения, и начинает есть хлеб, смешанный с пеплом сожженных трупов...

Я смотрю на костер. Языки огня охватывают трупы муж­чин, женщин, детей, они начинают двигаться в огне, точно хо­тят расправить окаменевшие руки и ноги... Страшное зрелище! Но и к нему мы уже привыкли...

В концлагере Штутгоф сжигатели трупов варили картошку в жестянках, стоящих на углях костра, в котором сгорали вмес­те с трупами живые люди. Об этом свидетельствует Рудольф Колдинг: «В лагере Штутгоф мы все превратились в бесчув­ственно-атрофированные существа. Я не знаю, какая картина была страшнее: когда заключенные ставили свои жестянки с картошкой на горящие угли или когда на этом костре мы уви­дели однажды живых людей, сжигаемых вместе с трупами».

Перерыв на еду закончился. Охрана гонит узников на рабо­ту, а мы возвращаемся в форт. По дороге осматриваю место, откуда мы должны будем выйти из тоннеля, и прихожу к выво­ду, что удастся бежать только шести-восьми узникам. Дорога из форта на «поле боя» под строгим контролем. Можно перебе­жать ее только по одному или по двое и только тогда, когда пройдет часовой. Это может продлиться слишком долго, и люди, ожидающие своей очереди, будут обнаружены и схваче­ны. Нельзя затягивать время побега! Один часовой охраняет до­рогу на Жемайтийское шоссе, другой - дорогу, через которую мы должны будем перейти. Что делать? Вдруг я вспоминаю о тоннеле, в котором хранятся дрова для топки: нужно его прове­рить! Мы обсуждаем это на совещании в кузне, Сашка и Роман согласны со мной: тоннель близко от того места, откуда мы должны выбраться.

Далее >

Назад >