Главная > Архив выпусков > Выпуск 1 (1996/5757) > Кадиш по местечку

Матвей ГЕЙЗЕР

ЭЗРА МОРДУХАЕВИЧ

(ИОВ ИЗ ШПОЛЫ)

(Продолжение)

И еще сказали отцу, что всех расстреляли на плацу около синагоги, а Иосифа пощадили.

Война закончилась, все ждали возвращения Иосифа. Шли дни, месяцы, годы, а он не возвращался. Тень Иосифа витала над маленькой Шполой, но не звучала его скрипка. Однажды в Шполе появился инвалид, одетый в изношенную шинель и бу­деновку. Он искал Мотла Китайгородского, но, к счастью, не нашел. От инвалида мы узнали, как погиб Иосиф. В марте 1919 года банда атамана Григорьева ворвалась в Смелу. Красноар­мейцев и евреев из местечка отвели на железнодорожную стан­цию и загнали в грязные товарные вагоны. На перегоне пере­пившиеся григорьевцы начали выбрасывать пленников из ваго­нов, а тех, кто пытался приподняться, настигала пуля. Пьяный григорьевец подошел к Иосифу и приказал: «Играй нашу, хох-ляцкую!» Иосиф сказал: «Моей рукой владеет Бог, и моя скрипка не будет петь для бандитов». Бандиты разбили скрипку о голову Иосифа, а потом его вместе с обломками скрипки со­жгли на полустанке вблизи Смелы. Возможно, все так и было, а может быть, это лишь страшное предание. Кто знает?

Знаком ли вам поэт Матвей Гарцман? Это был хороший поэт. Он погиб на фронте в 1943 году. У него есть стихотворе­ние «Юный скрипач». Когда я прочел его - поразился: это ведь история Иосифа Китайгородского! Неужели каким-то об­разом она дошла до него? Или много таких историй было в годы гражданской войны?..

Ах, черные кудри, в глазах огонек! / В священную битву ушел паренек.

Надвинута шапка на левую бровь, / Ружье за спиною, а в сердце - любовь.

Он был музыкантом. С таким скрипачом / Свинцовая вьюга была нипочем.

Бывало, лишь к скрипке притронется он, / И с песней подымется весь батальон,

И ринется в смелой атаке вперед, / И в поле развеет деникинский сброд.

Но парня враги захватили в бою. / И молодость жаль, и винтовку свою.

И скрипке теперь не коснуться плеча: / Валяется скрипка у ног палача.

Враг к парню подходит, усы теребя. / - Пора наступила прикончить тебя.

Но если ты сделаешь, что прикажу, / Останешься жить, я тебя пощажу.

Ты скрипку возьми и, чтоб слышал весь край, / Нам «Боже царя...» перед строем сыграй!

Вот скрипку он обнял за девичий стан. / По струнам, казалось, прошел ураган.

То гнев справедливый на струнах пылал, / И песню коммуны весь край услыхал.

И тотчас - воспрянувшей песне в ответ / - Палач разрядил в скрипача пистолет.

На землю сраженный упал паренек, / Но песня взвилась над врагом, как клинок.

- Бог миловал праведного Мотла Китайгородского, - продолжал Эзра Мордухаевич, - до последнего дня своей жиз­ни он верил, что его Иосиф жив и вернется в Шполу. Меламед Мотл умер в голодном тридцать третьем году. Он упал во дворе своего дома, а когда к нему подбежала его младшая дочь Доня, он протянул ей кусочек хлеба, зажатого в ладони, и, собрав по­следние силы, сказал: «Я очень спешил домой, мне кажется, что приехал Иосиф. Скорей позови его, скорей, будет поздно».

Эзра Мордухаевич замолчал, и зрачки его заблестели от на­катившихся слез.

- Да, говорил ли я уже вам о том, что в Шполе жили по­томки великого Бешта¹? Ведь Шпола в течение веков была пре­исполнена хасидскими² учениями и притчами. Был здесь у своего деда - шполянского раввина - знаменитый брацлавс-кий цадик Нахман. Вы, может быть, слышали - о нем ходит много легенд. Говорят, что именно здесь, в Шполе, в споре со своим дедом, Нахман произнес: «Если еврей умеет выслушать глупости и оскорбления с улыбкой, он достоин быть вождем!»

Близилась полночь. Я посмотрел в окно: булыжная мосто­вая, освещенная луной, серебристой змейкой убегала вдаль; зо­лотые светлячки звезд кружились вокруг багрового диска луны.

Старик, наклонившись, произнес молитву «Шма»: «Слу­шай, Израиль. Господь наш Бог - Бог единый...» После мо­литвы снова наступила тишина. Мне хотелось спросить Эзру Мордухаевича, почему так несправедлив к людям праведным Бог единый, Бог Израиля. Но и на сей раз его ответ опередил мой вопрос:

- В Торе сказано: «Всей душой люби Бога и тогда, когда Он отнимет душу твою и тебе придется жертвовать жизнью своей для прославления имени Его». Бог всегда справедлив. Только время - властелин всего сущего - по силе своей может сравниться с Богом. А может, время и есть Бог? А мне так хо­чется, чтобы поток времени, безжалостно уносящий все и вся, пощадил хотя бы воспоминания. Я вам уже сказал, что в моем возрасте вся жизнь - это беседы с Богом и размышления. И еще - воспоминания. Если бы я не ослеп, то написал бы о многом: мне так хотелось оставить людям мои мысли, исходя­щие из сердца. Да-да, не из головы, а именно из сердца. Оши­баются люди, полагающие, что человек, углубившийся в себя, находит покой. Не совсем так! Человек не может быть воль­ным, как птица или ветер. Прошлое живет в людях. Молитвы, услышанные мною в детстве, пение скрипки Иосифа, переулки Шполы живы в моем старом сердце, как и ужасы последней войны. Но о войне, если хватит вашего терпения, я расскажу вам завтра. Пора отдать должное ночи. Бог создал ее для отды­ха и размышлений.

Эзра Мордухаевич предложил мне отдохнуть на диване, а сам пошел в соседнюю комнату. Я не мог заснуть, пытался что-то читать, размышлял о прожитых годах, о суетности своей жизни. Жажда нового и неведомого влекла меня к путешестви­ям и не оставляла времени на медленные раздумья. Мне каза­лось, что постоянная перемена места, новые впечатления позволяют сохранить душевный покой. И только в эту длинную бессонную ночь я понял, что убегал от себя, от собственной сути, от близких и родных, так искренне меня любивших. Я ду­мал о том, что суетность ускоряет неумолимое течение време­ни, вытесняет из души прошлое, искажает человека и отдаляет его от истинного «я».

В раздумьях прошла ночь, я задремал лишь на рассвете и вскоре проснулся - скрипнула дверь. Старик тихой походкой вошел в комнату и, полагая, видимо, что я сплю, повернулся лицом на восток и шепотом произнес утреннюю молитву. Я поздоровался с ним, пожелал ему доброго дня.

- Почему вы так рано проснулись? Если вы истинный пу­тешественник, то должны уметь отдыхать. Бессонница - пода­рок для стариков. Вы еще успеете познать это.

Мы пили чай вприкуску с карамелью.

- Вы хотите знать, о чем я думал ночью? Слава Богу, есть о чем думать. Мне вспомнились предсмертные слова Иосифа Китайгородского: «Моей рукой владеет Бог». Он ошибся, юный Иосиф! Музыка, исходящая от его скрипки, и есть Бог, ибо только ей дано переносить душу в небеса. Мы часто ищем Бога, где Его нет, и нередко ищем Его деяний там, где Он сам является нам.

Эзра Мордухаевич попросил еще раз поставить Сен-Санса. Он задумался, а потом продолжал:

- Бог желает, чтобы люди делали добро друг другу, а что творят они? Я расскажу вам о своей жизни, и вы, таким обра­зом, станете первым читателем моей ненаписанной книги. Ибо жизнь каждого человека не менее интересна, чем история це­лого народа. О моем детстве вы уже что-то знаете. А юность, молодость? Как у многих моих сверстников, годы эти промча­лись под звуки бодрых маршей. Незадолго до войны, в 37-м, судьба занесла меня в Шаргород. Мой бывший одноклассник, комсомольский активист, был здесь тогда председателем артели «Еврабочий»; он устроил меня туда бухгалтером, хотя по обра­зованию я учитель.

А потом война. Мне кажется, что когда она началась, люди, забывшие Бога, отказавшиеся от Него, снова взмолились к Нему.

Летом 1941 года фашисты с неимоверной скоростью двига­лись к Подолью, и люди спасались от них бегством. Не дай вам Бог видеть толпы, в отчаянии покидающие насиженные места!

Переполненные поезда^ машины, телеги... А те, кто не ус­пел и не сумел уехать, уходили пешком на восток, унося с со­бой глоток надежды и свои жалкие пожитки. Шли дети, стари­ки... Я оказался с теми, кто уходил пешком. Если бы вы видели эти места! Удивительной красоты леса и синий шатер неба; не­большие речки и ручьи, к ним бегущие; белые лилии на воде, над ними - задумчивые вербы; неожиданно возникающие цер­кви и их отражения в глади рек и прудов... И как же неесте­ственно выглядели на фоне этой дивной природы толпы не­счастных людей, потерявших близких, веру и надежду! Устав­шие, изможденные, медленно брели они по узким грунтовым дорогам.

Не помню, сколько дней и ночей мы шли. Думаю, что очень долго, ибо за время пути состарились дети... Они повиса­ли на руках родителей, засыпая на ходу, с закрытыми глазами продолжая свой тяжкий путь. Вы видели когда-нибудь морщи­ны на лицах детей? Ничего страшнее не бывает! А глаза, еще недавно лукаво и хитро улыбающиеся глаза, стали таким недет­скими...

Немцы догнали нас, и в конце осени мы оказались в Печо­ре около Тульчина. Мы увидели место, огражденное колючей проволокой. Так вот куда нас привели! Всех загнали в огром­ный сарай, и обессилевшие люди молча принялись обустраи­вать предстоящий ночлег... И вдруг в темноте, нарушив тре­вожную тишину, раздался голос молящегося, с каждым словом звучащий все громче и уверенней: «Мы должны благодарить, превозносить, воспевать, благословлять и славить Того, кто вы­вел нас из рабства на свободу, от скорби к радости, от печали к празднику Субботы. Люди, кто забыл нашего великого Бога, помните - Он с нами».

- Я никогда не хулил Бога, - продолжал свой рассказ Эзра Мордухаевич - и перед войной не забывал о молитвах наших предков, о Торе. Но в ту страшную ночь в Печоре неве­домый проповедник напомнил мне, что Бог - это надежда, а отчаяние может разбить сердце человека.

О Печорском лагере я вам рассказывать не буду. Нет сил. Но лагерь этот стал моей судьбой.

Наверное, судьба - тоже Бог. Порой мне кажется, что она выбирает момент, чтобы мы убедились в ее существовании. И только в Печоре, каждый день встречая смерть, я понял, что горести, несчастья, ниспосланные нам судьбой, бессильны пе­ред нашей верой в Создателя. Ибо душа человеческая - это часть Божественного, это проявление Творца на земле, и это дает человеку силы в самые трудные минуты взывать к Богу, надеяться на Его помощь.

По ночам к колючей проволоке лагеря приходили жители близлежащих деревень, и нам иногда удавалось совершать об­мены. За кусочек хлеба отдавали все, что сохранилось в жалком скарбе. Однажды мне удалось выменять золотые часы, достав­шиеся от отца, на полбуханки хлеба. Счастью моему не было предела, ибо я знал, что в ближайшие дни не умру. Даже жизнь мучительную, висящую на волоске, хотелось продлить.

Проходя мимо барака, в котором жили женщины и дети, в темноте я разглядел груду тел, сваленных около него. Это были тела умерших и умирающих. А откуда-то со стороны до меня донесся тихий детский плач - над лежавшей на земле женщи­ной наклонилась девочка. «Штарб ныт, матерл, их бейт дех зеер, об ауф мир рахмунес» («Не умирай, мамочка, очень про­шу тебя, сжалься надо мной!»),- всхлипывала она.

Я поднес ко рту женщины кусочек хлеба, но губы ее уже похолодели и были неподвижны. Девочка рыдая, рассказала мне, что маму, еще живую, выволокли из барака и бросили среди умерших. Она тайком перенесла ее сюда и пыталась ожи­вить своим дыханием. Я дал девочке кусочек хлеба и уговорил ее вернуться в барак.

Утром я подошел к женскому бараку и снова встретил де­вочку, которую видел ночью. Несмотря на убогую одежду, она была поразительно хороша. В огромных серых глазах - беско­нечная печаль. На черной глади волос выделялась неожиданная седая прядь... Я хотел сказать ей что-то утешительное, но вне­запно появившийся полицейский приказал мне и еще двум мужчинам уложить трупы на телегу и следовать за ним. Двое впряглись в телегу, я толкал ее сзади. Впервые я оказался «по другую сторону» колючей проволоки. Метрах в пятистах от ла­геря мы выкопали яму и в ней захоронили тела умерших. Ос­мотревшись, я увидел, как много надмогильных холмов во­круг... На обратном^- пути я впрягся в телегу вместе с другим че­ловеком, явно молодым и еще энергичным. Воспользовавшись случаем, он сказал мне, что в следующий раз намерен совер­шить побег, а после него могу это сделать я. За определенную мзду можно договориться с полицаями.

И снова наступило молчание, пожалуй, самое длительное за часы нашего с Эзрой Мордухаевичем общения.

- Не думайте, что память моя сдала, и я забыл обещание не рассказывать вам о Печорском лагере. Простите, не смог... Воспоминания рубцами застыли в моем старом сердце... Страш­ное испытание - решиться на побег. Нет, я не боялся неудачи. Понимал, что выстрел в спину мне не грозит. Но уйти от смер­ти, оставив тысячи обреченных,- какие это муки! И все же я решился... Много дней и ночей я брел на восток и наконец до­шел до линии фронта. Потом был штрафбат. Бывало там страш­нее, чем в Печоре. Но я пощажу вас и об этом не расскажу...

А когда война закончилась, я вернулся в Шполу. Из моей семьи никто не уцелел. Оставаться в Шполе я не мог. Уехал в Шаргород. Мне было уже далеко за тридцать. Я говорил вам о человеческой памяти. Она - великий и жестокий дар природы. О многом мне хотелось забыть навсегда, но прошлое не поки­дало меня, и я тщетно молил Бога о забвении. Говорят, что время - лучший лекарь, но я не понимал, почему Всевышний не посылает мне лекарства и не лишает меня воспоминаний...

Все же Бог внял моим мольбам. Он не отнял у меня памя­ти о прошлом, но послал невиданное счастье - встречу с поис­тине замечательной девушкой. Имя у нее было библейское - Ревекка, Ривка. Это было на свадьбе моего друга. Вы бывали на еврейских свадьбах в местечках? О, это - особый мир! Самые бедные евреи, отказывая себе во всем, всю жизнь копили жал­кие гроши, чтобы выдать замуж дочь «не хуже других». Тосты на еврейских свадьбах - не просто пожелания. Это поучения из Талмуда, притчи. Это поток милосердия и искреннего стремления обеспечить будущее молодоженов. Если вы не бы­вали на еврейских свадьбах, то, может быть, на грузинских? В чем-то очень схожи эти застолья.

Ривка, сидя в кругу своих говорливых ровесниц, выделя­лась среди подруг и красотой, и какой-то неподдельной чисто­той. Я не мог отвести взгляда от этой незнакомой девушки. Пришел мой черед произносить тост, и я начал так: «Великий наш Бог перед тем, как повелел мужчине отречься от себя и добывать пропитание, сказал женщине: «Отречения твои умно­жу во много раз...» Я рассказал о любви Сары и Авраама и о том, что Сара последовала за мужем в неведомый и тяжкий путь, разделяя с ним одиночество и лишения. Напомнил, что Исход из Египта был немыслим без предводительства Моисея и замечательной еврейской девушки Мирьям, за достоинства которой Бог ниспослал жаждущим в пустыне Аравийской ис­точник чистой воды.

Я заметил, что никто уже не слушает меня, и только Ривка жадно внемлет моим словам. Продолжая свой тост, я сказал: «Все самое лучшее - от женщины... Это подтверждает древняя еврейская притча.

Женщина, прожившая с мужем десять лет, не могла забе­ременеть. Супруг винил во всем себя, решил дать ей волю, ска­зав при этом: «Я люблю тебя, но нет счастья женщине без де­тей. Дарую тебе свободу. Возвращайся в дом отца твоего и воз­ьми с собой все драгоценности дома моего». Женщина обещала подчиниться супругу, но при одном условии: они отметят рас­ставание таким же пиршеством, как свадьбу. Она напоила мужа своего, и когда тот уснул, велела рабам отнести его в ее отчий дом. Проснувшись поутру, супруг увидел жену и спросил: «Где я?» - «Ты даровал мне свободу и велел взять драгоценности. Нет мне свободы без любви твоей, и нет ничего тебя дороже».

Родственники невесты рукоплескали моему тосту, и из гос­тя незаметного я стал почитаемым. А когда хмель закружил го­ловы гостей, и они без устали плясали под музыку примостив­шихся в углу местечковых музыкантов - клезмеров, ко мне по­дошла Ривка. Она села рядом и заговорила со мной. Услышав ее голос, я вздрогнул... Не знаю, как удержался от слез. Это была та девочка из Печорского лагеря... Вот она - судьба!..

Мы долго беседовали. Все веселее играли клезмеры, гости спешили к очередному танцу и, проходя мимо нас ухмылялись: «Хорошего жениха выбрала...» А Ривка, очаровательная, юная, успокаивала меня: «Не слушайте их, это не они говорят, а во­дка. Вы - самый молодой и красивый на этой свадьбе».

На следующий день мы пошли в кино. Не помню, какой это был фильм, кажется, трофейный «Роз-Мари». Я чувствовал, как останавливается дыхание мое от нагрянувшей любви. В эти минуты я думал: «Любовь - есть Бог». В тот же вечер мы с Ривкой решили, что больше никогда не расстанемся. А через месяц мы уже «шли к хупе¹».

Прошел год. У нас родилась дочь. Я был беспредельно счастлив, ибо дочь для отца - высшая награда Бога. Девочку мы назвали в память о маме Ривы - Мирьям. С появлением в нашей жизни дочери я полюбил Ривочку еще больше, полюбил до самозабвения... Так поздно познавший волшебство женской любви, я постоянно благодарил за нее Всевышнего. Эзра Мордухаевич снял с полки большой альбом:

-     Посмотрите эти фотографии!

Я открыл тяжелую, сделанную из бархата обложку альбома­ми, медленно переворачивая страницы, рассматривал старые фотографии...

- Теперь вы видите, кого судил мне Бог. Ривочка - един­ственная любовь моей жизни. Годы мчатся быстротечней, чем горные реки. Но горные реки несут свои воды в моря и раство­ряются там бесследно, а умчавшиеся годы оставляют воспоми­нания, след наших деяний и, если дает Бог, детей...

Старик перевернул несколько страниц альбома, водя паль­цами по фотографиям:

- Это Мирьям. Знаменитый шаргородский фотограф Иса­ак Эйдельман пришел к нам домой в день, когда ей исполнил­ся год...

Я часто вспоминаю, как вечерами мы гуляли по Шаргоро-ду. Мне казалось, что все встречные любуются моей женой и дочкой, радуются нашему счастью, а Мирьям шла, держась за наши руки и поочередно целовала их. Бывают ли в жизни мгновения, лучше этих?.. Но счастье и горе всегда рядом: к трем годам, все понимая, Мирьям не начала разговаривать. Мы обошли всех врачей в Шаргороде, потом поехали в Винницу на консультацию. Врач спросил, не было ли в роду немых. Вопрос этот очень расстроил Риву; всегда веселая, разговорчивая, она сделалась вдруг молчаливой и отчужденной... А когда мы вер­нулись домой, она села у окна своей комнаты, не отрывая глаз смотрела вдаль, и слезы, крупные, тяжелые, ручьями текли по ее щекам. Я пытался заговорить с ней, внушить мысль из «Ага-ды²»: «Страх перед горем страшнее, чем само горе, а надежда - единственная гавань в часы отчаяния и безысходности». Не только я, но даже Мирьям не могла вернуть Ривку к жизни - она отказывалась от еды, не пила даже воду. Врач, посетивший ее по моей просьбе, сказал, что у Ривочки нервное расстрой­ство, близкое к потере рассудка. Вскоре пришлось поместить ее в областную больницу...

¹  Свадебный балдахин, который держат над женихом и невестой во время обряда бракосочетания.

²  Собирательное название сказок, легенд, притч, содержащихся в Талмуде.

Далее >

Назад >